Юрий Дружкин
(Статья опубликована в сборнике
«Наука телевидения» № 7. Москва 2010. стр. 247 - 258.)
Хочу вернуться к истории очень давней. Истории
старой, можно сказать, как род человеческий, а потому многократно отраженной в
разнообразных культурных текстах — от мифов и сказок до философских трактатов и
эссе. В 20 веке и в наше время она получила новое развитие и стала очень
современной историей, возможно, одной из самых современных историй современности.
Это — история отношения Человека и его
Тени (а значит и тени вообще).
Использованная в качестве названия
доклада строка из песни Ю. Антонова на слова И. Шаферана
«На улице Каштановой», может пониматься просто как обозначение самого факта
присутствия данной темы в нашем разговоре. Однако я бы предложил пойти чуть
дальше и понимать ее в качестве фиксации, так сказать, «нулевой точки» развития
отношения «Человек — Тень». В этой точке тень есть тень и не больше. А человек
есть человек и не меньше. (А если и меньше, то не на много). Позитивное в целом
миросозерцание антоновских песен, как правило, не позволяет вещам выходить из
берегов реального, с одной стороны, и дружелюбного (по отношению
к человеку), с другой. Так и здесь: есть я, есть жаркое
солнце, и есть некий предмет (например, дерево), который ограждает меня от
избытка солнечных лучей, и, таким образом, создает «место, где хорошо».
Тень — функция, а не сущность
«Есть улицы центральные, высокие и
важные, с витринами зеркальными, с гирляндами огней».... Они
есть, но они — не то «место, где хорошо». Среди этой высоты, важности, блеска и
шума систематическим образом нарушается равновесие между мной и моим
инобытием. Их много, а меня мало, я теряюсь и сам становлюсь призрачным,
как тень. И потому, «милей не шумные, милей одноэтажные». Здесь восстанавливается
нарушенное равновесие. Здесь я вновь обретаю себя и свою свободу, которая
выражается в том, что я могу по желанию выбирать между множеством «мест, где
хорошо». Если захочу, пройду по Абрикосовой, захочу — сверну на Виноградную. А
то и в тени могу постоять на Тенистой улице. А в запасе еще Вишневые,
Грушевые, Зеленые, Прохладные, а также Сиреневая, Каштановая, Луговая. На этом
список «мест, где хорошо» не заканчивается. Хорошо и на «белом теплоходе», и
«под крышей дома твоего», да и мало ли где еще. Важен ведь способ
мировосприятия. А он всегда с собой. В нем удивительным образом сочетались и
уравновешивались принцип реальности и принцип удовольствия. Реальность
выбирается такая, которая «в кайф», но и удовольствия
не выходят за пределы реально
достижимого. Такой вот «Гедонистический реализм».
Этот способ мировосприятия свойственен
не только данному певцу и композитору. Он
доминировал в творчестве большинства ВИА. По сути, это была субкультурная «формула счастья», субкультурное
«райское состояние», которое, впрочем, продлилось недолго.
За пределами субкультуры подобное
«райское состояние» есть лишь редко встречающийся на практике частный случай.
Но случай особенный, так сказать, «нулевой вариант». И нам будет удобно принять
его за точку отсчета в разговоре о том, как в новом телевизионном и Интернет
пространстве развивается старая как мир коллизия. Поставив перед собой такую
задачу, мы оказались в перекрестье двух вопросов — вопроса о коллизии, на
существование которой мы тут старательно намекаем, и вопроса о пространстве
(что оно собой представляет, и в каком смысле вообще позволительно применять
данное выражение).
Начнем с первого. Собственно, не мы
намекаем на существование этой коллизии. Соответствующих «намеков» и без того
существует огромное множество. Достаточно, оставаясь все на той же Тенистой
улице, вспомнить о другой улице, думаю, не менее тенистой — улице Вязов. И мы
получаем «намек» на коллизию, возникшую из-за явного нарушения привычных границ
между дневным пространством бодрствования (людьми, живущими в этом дневном
пространстве) и пространством сновидения (сновидческими
сущностями).
Онтологизация тени, придание ей статуса самостоятельной сущности — мотив
древнейший. И столь же общеизвестный.
·
«Царство теней»
·
Известная взаимозаменяемость слов
«призрак», «тень», «душа»
·
Многочисленные вариации не тему
отражения (образа) и отраженного (оригинала). Нарцисс. Древняя магия, трактовавшая
зеркало (и возможность увидеть увидеть
собственное отражение), как нечто крайне серьезное, сильное и потому опасное.
·
Не менее многочисленные вариации на
тему художника-творца и его творения. (Пигмалион и
Галатея) и т.п.
Платоновская метафора тени имеет
иную, прямо противоположную смысловую направленность, она как бы служит
разоблачению иллюзии самостоятельного существования окружающих нас вещей. Они —
всего лишь тени. Мы же говорим о тенденции превращения тени, как
минимум, в вещь, а, как правило, в персону. То, о чем мы
говорим, замечательно иллюстрируется сказкой Г.Х. Андерсена «Тень», сюжетная
схема которой включает а) отделение тени от хозяина (освобождение, уход), б)
период ее самостоятельного существования, когда происходит очеловечивание тени,
ее «уплотнение» и насыщение многими важными атрибутами человеческого
(социального) бытия, в) новую встречу тени с ее бывшим хозяином, г) превращение
хозяина в тень своей тени, его постепенное «расчеловечивание»,
и гибель.
Достаточно
очевидным представляется сходство данной схемы развития отношений с идеей отчуждения,
в соответствии с которой та или иная сторона человеческого существа
(«сущностная сила», способность) может при известных условиях как бы отделяться
от человека, обретать независимое от него существование, выходить их под его
контроля и даже превращаться в противостоящую ему силу. Здесь это превращение моего в чуждое
(и даже противостоящее, враждебное) происходит с собственной тенью человека.
Андерсеновский образ точно схватывает некоторые существенные
моменты этого процесса. В частности, возможность отчужденной силы вступать в
соединение с другими отчужденными (и отчуждаемыми) силами, в результате чего
происходит своего рода отчужденный синтез. Результаты этого синтеза
могут превосходить возможности отдельной личности и подавлять ее. Андерсеновская тень, отчуждаясь от хозяина, путешествует по
миру, приобретая, накапливая силы этого мира. Но только те, которые отчуждены
или могут быть отчуждены. Ни мудрости, ни любви, ни внутренней красоты она не приобретает
и не накапливает.
В наши
намерения не входит обсуждение проблем отчуждения ни в философском, ни в
экономическом, ни в психологическом, ни в эстетическом, ни каком-либо ином
аспекте. Нам пока достаточно констатировать
внутреннюю связь этой проблемы с тем, что мы могли бы назвать коллизией с
тенью. Да и сама эта коллизия нас интересует не столько сама по себе,
сколько в связи с телевидением, Интернетом и другими современными
информационными каналами.
Характер нашего интереса подталкивает к
тому, чтобы рассматривать современную информационную систему не просто как
систему каналов информации, но как особую среду, причем, среду
многофункциональную, где происходит передача информации, ее хранение, ее
приращение, эта среда становится пространством общения (особого рода социальным
пространством), пространством личностного самоопределения, самоутверждения,
личностного роста. Иными словами — пространством жизни.
А любая среда вообще характеризуется
еще и тем, что она создает условия (в той или иной мере благоприятные или
неблагоприятные) для развития тех или иных процессов. Нас интересует
современная информационная среда в ее отношении к процессам «тенеобразования»: насколько создаваемые в ней условия
благоприятствую или, напротив, —
препятствуют формированию вышеописанной коллизии с тенью?
Если не вдаваться в детали, то
создается впечатление, что благоприятствуют. Примеры, подтверждающие это,
общеизвестны. Например, медийная персона, которая,
фактически, представляет собой целенаправленно создаваемый образ («имидж»). Реальный человек, на основе которого этот имидж создается, служит
материалом, информационной основой имиджа (то есть, средством), его задача —
помогать (или, как минимум, не мешать) процессу выращивания образа (тени).
Этот имидж обладает своим особым способом существования, отличным от
способа существования живого человека, и, соответственно, средой
существования. И чем более развитым становится имидж, чем «реальней» он
становится, обрастая «информационными поводами» как снежный ком, тем «вторичнее» оказывается сам человек, который теперь — всего
лишь «физическое тело» собственной медийной тени.
Таковы политические фигуры, таковы поп-идолы
(«звезды») и т.п.
Мы можем видеть не только тени людей,
но и тени человеческих сообществ (на основе которых также создаются
соответствующие образы-тени), имиджи популяций, социальных групп... Так могут
возникать даже имиджи целых народов. Можно найти немало теней, имитирующих
формы человеческого взаимодействия, например, тень процесса интеллектуального
общения — ток-шоу. Или многочисленные тени культурного взаимодействия,
игрового, соревновательного взаимодействия и тому подобное.
В этом плане интересно повнимательнее
приглядеться к ставшему в
последнее время широко употребительным слову «формат». Собственно, формат есть
такая форма, которая не вырастает естественным образом из содержания, а как бы вменяется
ему извне в качестве непременного условия вхождения в медиа-пространство.
У живого организма есть способность отторгать чужеродное. Если обратиться к
мифам и сказкам, то мы узнаем, что такая способность есть и у мертвого, у
царства теней. Живое распознается и изгоняется («фу-фу, русским духом пахнет» =
«тревога, среди нас живой!»). И живой, чтобы
проникнуть в царство мертвых, должен прикинуться мертвым — стать форматным.
Собственно, гроб и могила — наиболее выразительные примеры формата. Но и многие
иные атрибуты соответствующего ритуала перехода выступают в качестве
элементов процесса форматирования. (Ритуал посвящения, инициации
включает в себя идею смерти, в частности, умирания-для-иного).
Другой известный пример формата — прокрустово ложе. Впрочем, только для живого,
желающего во всех отношениях оставаться живым, формат есть прокрустово ложе в
привычном негативном смысле. Для мертвого он — адекватная и, по-видимому,
единственно возможная форма существования.
Тема симуляции и симулякров близка тому, о чем мы сейчас говорим.
Однако мы обратим внимание лишь на то, что столь массовое распространение подобных
явлений, безусловно, связано с развитием СМИ и опирается на них как на свою
естественную основу. Именно они обеспечивают техническую
возможность а) отделения образа от
прототипа (тени от хозяина), б) самостоятельного существование теней, их роста,
развития, «оконкречивания», (отчужденный синтез), в)
возможность новой встречи преобразованных (чтобы не сказать «преображенных»)
теней (или имиджей) с живими людьми, выступающими в
роли «благодарной публики», г)
превращения человека из публики — массового человека — в тень своих новых
кумиров, то есть, в тень своей тени.
Как правило, полноценное складывание
имиджа (медийного персонажа) происходит при участии
многих информационных каналов, когда образ как бы многократно отражается в
системе разных зеркал (мелькает на телеэкране, смотрин на нас с обложки
глянцевого журнала, как-то звучит в радиоэфире и
т.п.). Магия взаимного подтверждения разных каналов приводит к значительному
усилению чувства достоверности. И не столь уж наивным оказывается удивленный вопрос
человека, впервые увидевшего радиоприемник: «как удалось запихнуть в этот
маленький ящик живого человека?». В каком-то смысле он действительно там
есть, но только не человек, а его образ, и не в ящике, а в медиа-пространстве, которое теперь стало для нас
реальностью особого рода. И в котором мы теперь живем.
Такова особенность современной
информационной среды в целом. Однако это не означает, что она одинаковым
образом проявляет себя во всех конкретных информационных средах. И в этом было
бы интересно разобраться чуть подробнее.
Начнем с каналов по преимуществу
визуальных. Само понятие «тени» несет в себе идею визуальности. Тень — лишенная
плоти, лишенная внутреннего содержания визуально воспринимаемая форма
(видимая форма, видимость). Точнее, не вообще форма, а форма пространственная.
Современное телевидение является, по-видимому, наиболее мощной медийной средой, где развиваются интересующие нас процессы.
Но есть ведь и другие, обладающие куда более скромными возможностями. Например,
фотография. Направляем объектив на объект, щелчок, — и видимая форма объекта
отделяется от объекта и начинает самостоятельное (независимое от объекта)
существование. С объекта как целого как бы снимается скальп внешней формы.
(Само слово — «снимок» очень выразительно в этом смысле). Одновременно скальпируется мгновение,
вырезаемое из потока времени.
«Она вынула из-за пояса маленький нож и
подала ему. Рукоятка у ножа была обтянута зеленой змеиной кожей...
—
То, что люди называют своей тенью, не
тень их тела, а тело их души. Выйди на берег моря, стань спиною к луне и отрежь
у самых своих ног свою тень, это тело твоей души, и повели ей покинуть тебя, и
она исполнит твое повеление».
(Оскар
Уайльд. «Рыбак и его душа»).
Функцию ножа с рукояткой из змеиной
кожи выполняет, по-видимому, фотокамера. А фотокарточка — чем не тень? Другой
вопрос — происходит ли с ней вышеописанный процесс? Возникает ли здесь
«коллизия с тенью»? Размышляя над этим вопросом, прихожу к выводу, что, скорее,
нет, чем да. Что-то с самого начала идет не так. Самое первое условие —
отделение (отчуждение) тени от человека — оказывается не вполне выполненным.
Предположим, в руках у меня снимок сделанный мною
несколько лет назад во время путешествия. Я разглядываю его некоторое время,
вот уже переношусь мысленно в то время, в то пространство, погружаюсь в ту
атмосферу. Земля, трава, камни, деревья вновь обретают плоть, я уже ощущаю
запахи, солнечное тепло, прикосновение ветра. Я уже вижу не только те предметы,
которые попали в кадр, но и те, которые остались за кадром. И не только вижу,
но и могу их осязать. Что это — иллюзия? Да, но это другая иллюзия — творческая
иллюзия. Она оказывается возможной
благодаря тому, что фотоснимок — овнешненная память —
и моя собственная живая память вступают во взаимодействие, между ними
замыкается единая цепь. Это — синтез, но от не
является отчужденным. Это нечто прямо противоположное. Он происходит не во
время самостоятельного скитания тени по миру, а во время ее творческой встречи
со мной. Строго говоря, она не извне ко мне приходит, а вызывается «фотомагией» из глубины моей собственной души.
Происходит своеобразный «блоуап», но только не
внешний, а внутренний.
Аналогичная «фотомагия» работает и на уровне
фотоальбома как целого. Он создает жизненный контекст, где полу-опредмеченные
образы памяти взаимодействуют друг с другом и как бы живут своей внутренней
жизнью. Но в эту их жизнь обязательно включены живые люди и, в каком-то смысле,
это — одна изиз форм
внутренней жизни человека. Замена фотокарточки слайдом ослабляет связь образа с
живой личностью, усиливает отчуждение. Еще один шаг в этом направлении — замена
фотопленки на цифру, и затем перемещение фотоснимка с бумаги в цифровую среду
компьютера.
Усилению отчуждения способствует и
помещение фотоснимков в пространство глянцевых журналов, а также в
специфический контекст рекламы и пиара — в пространство имиджей (о котором уже
было сказано).
В целом же можно сказать, что
фото-среда сама по себе не слишком способствует развитию «теневого сюжета».
Мешает связь фотоснимка с человеческой душой, та «серебряная нить», которая
никогда не рвется окончательно,и без которой фотоснимок умирает.
Таким образом, фотография несет в себе
две разнонаправленные потенции. С одной стороны, «скальпирование объекта»
создает определенные предпосылки для тенеобразования.
С другой стороны, творческий контакт с субъектом восприятия, с живым человеком
приводит к рождению живого органичного образа.
Обратимся к радио — достаточно развитой и влиятельной аудиальной медиа-сфере. Здесь мы сталкиваемся с природой звука (слуха)
и, как следствие, с природой интонации. Заставим звучать любой подходящий для
этой цели предмет, например колокольчик. Можем ли мы назвать голос колокольчика
его тенью? Слишком многое говорит против подобной трактовки. Прежде всего, звук
не является образом-подобием звучащей вещи. Мало сказать, что звон колокольчика
не похож на сам колокольчик, но следует признать что
вопрос о таком сходстве не имеет смысла. Здесь проявляется, помимо прочего,
особое отношение звука к категории пространства. Звук не имеет (не задает)
никаких пространственных границ. Звук также не дает локализации места, а
обозначает лишь направление. Звук никак не указывает на пространствунную
обособленность вещи, ее отдельность. Что касается
расстояния между вещами (между звучащим предметом и человеком, слышашим это звучание, то звук по своему смыслу это
расстояние не столько устанавливает, сколько преодолевает. Таким
образом, звук оказывается не тенью, а скорее эманацией предмета, его
внутренней, субстанциональной самоидентичности, которая в звуке как бы
истекает, выплескивается вовне и разливается в окружающем пространстве.
Слушая по радио исполнение на трубе, мы
можем представить себе и трубу, и трубача. Но это — не та тень, которая
отделена от предмета и перемещена в пространстве, которая затем возвращается к
нам извне. Это, опять-таки, продукт нашей внутренней работы — творческой
реконструкции реальности. То, что совершается через звук, является прямой
противоположностью процесса отчуждения. Звук «обнимает» пространство,
«обнимает» находящиеся в нем предметы, устанавливая единство и связь всего со
всем. Он преодолевает все границы и устраняет разделение. Он преодолевает не
только внешние границы, но и
противоположность внешнего и внутреннего, и
таким образом соединяет внутреннее с внутренним. Живая интонация совершает это
же дейтвие, но только она преодолевает границы не
между объектами, а между субъектами. Живая интонация есть сила
преодолевающая отчуждение.
Радио передает звук на большие
расстояния и этим самым расширяет сферу его объединяющего действия. Звук и в
этом случае не становится тенью — ни тенью звучащего предмета, ни тенью самого
звучания — а становится фактом присутствия, фактом близости далекого.
Это, если хотите, смысловой атрибут радиосвязи, ее собственный миф. Вот одна из
версий этого мифа.
« - Теперь садитесь, -
взглянув на часы, сказал отец. - Сейчас начнется самое главное. Он пошел
и включил радиоприемник.
Все сели и замолчали. Сначала было тихо. Но вот раздался шум, гул,
гудки. Потом что-то стукнуло, зашипело, и откуда-то издалека донесся
мелодичный звон. Большие и маленькие колокола звонили так:
Тир-лиль-лили-дон!
Тир-лиль-лили-дон!
… Это
в далекой-далекой Москве, под красной звездой, на Спасской башне звонили
золотые кремлевские часы.
И этот звон - перед
Новым годом - сейчас слушали люди и в городах, и в
горах, в степях, в
тайге, на синем море». (А. Гайдар. «Чук
и Гек»).
Миф радио здесь органично встраивается в смысловую структуру
советского мира, где образ бескрайних просторов страны дополняется образом
центра, вокруг которого вся страна собирается в тесный круг, и в этом кругу все
близки («Моя Москва, ты всем близка» («Песня о родной стране» Анатолий Лепин, Григорий Рублев. Из фильма «Чук и Гек»)). Нет
никаких оснований считать это какой-то особенностью именно советского радио.
Его сближающая сила органическим образом связана с природой звука и с природой
интонации. Так что сама по себе радио-среда оказывается не слишком
благоприятствующей развитию «теневого сюжета».
Другое
дело, в соединении с визуальностью. В качестве привходящего компонента звук
может принимать участие в процессе отчужденного синтеза («выращивания») тени.
Он не может стать тенью, но может стать «голосом тени». И тогда он тоже становится
отчужденной силой. Получается, что тень способна присваивать себе живой голос,
как, впрочем, и иные атрибуты живого. Правда, она способна делать это лишь
превращая живое в его искусную имитацию. Так происходит в кино, так происходит в
телевидении. Экран становится непроходимой (хотя и прозрачной) стеной,
отделяющей этот свет, от того света, от царства теней. За этой стеной
происходят весьма важные для культуры процессы тенеобразования.
Здесь прослеживается логика постепенного (пошагового) накопления иллюзионного
ресурса. Черно-белое фото — серия фотографий,
последовательная демонстрация которых создает иллюзию движущегося объекта —
немое кино (+музыкальное сопровождение — звуковое кино — цветное кино —
широкоэкранные фильмы и стереозвук — стереоизображение ….
Эта
цепь достаточно схематична и условна. Важно то, что она не завершена.
Здесь
существуют две разнонаправленные возможности. Одна из них — порождение живой
художественной реальности, неразрывно связанной с творчеством живых субъектов.
И это — художественное кино, кино как действительное искусство. Другая — образование своего собственного «царства теней», мертвых
клишированных образов, иллюзионистски разукрашенных,
лишенных как истинной индивидуальности, так и живой органики.
Нечто аналогичное
можно построить и для телевидения. Общая тенденция — усовершенствование
иллюзии, умножение и уплотнение иллюзий. Только это — не творческая иллюзия,
опирающаяся на активность человеческой психики, а техническая, собственной
активности субъекта не предполагающая, и потому, можно сказать,
пассивно-потребительская. Эта иллюзия и есть тень в нашем понимании.
Привыкание человека к восприятию такого рода теней (теневого мира) приводит к
изменениям в его взаимодействии с «дневной» реальностью. Можно сказать, чем
реальней иллюзия, тем иллюзорней реальность.
Человек привыкает к форсированным эффектам псевдо-реальности и настоящая реальность становится
недостаточно выразительной (убедительной). Зрелища катастроф воспринимаются как
некий фон, а человеческая кровь — просто как красные пятна.
Что
касается самой тени, то у нее обнаруживается собственный способ организации.
Она все более отдаляется от образа живого человека. Не становится она и
собирательным образом, не является типом. Она обнаруживает в себе
природу своеобразного «коктейля» из черт, пользующихся спросом (успехом). Этот
коктейль носит вполне искусственный характер и приготавливается по рецепту.
Рецептов существует множество. По ним формируются имиджи, типовые киногерои,
сюжетные клише, кино- и поп-звезды. Все, что мир теней затягивает с свою сферу, теряет органику внутренних связей и
компонуется по законам теневой псевдо-жизни
(перестает быть организмом и становится композицией).
Процесс
такого телевизионного перерождения осуществляется не сразу. Одним из его
«продуктов» стала теле-песня.
Специально эту тему мы сейчас рассматривать не будем. Хотелось бы только
обратить внимание на перерождение интонации и, прежде всего, субъекта
интонирования. Теневая песня окончательно стала «песней тени», она поется,
интонируется не от лица живого человека (лично исполнителя или лирического героя), а от лица имиджа.
Сфера теле-песни — это пение имиджей. Это —
видео-феномен, в первую очередь. Живая, личная интонация практически сведена на нет, предельно стандартизирована. Эстетика живого
вытесняется эстетизацией мертвого, механистического.
Таковы здесь интонация, мимика, пластика тела.
Между
миром людей и царством медиа-теней — стена. Но в этой
стене есть двери и есть движение как в ту, так и в
другую сторону. Мир теней питается образами мира людей. В свою очередь, он
транслирует свои продукты (имиджи) в мир людей, где они, внедряясь в живых,
реализуют через них свои (теневые) модели поведения. Таких «одержимых имиджами»
(тенями) становится все больше. И в том, и в другом случае, роль живых людей
оказывается пассивной. Инициатива почему-то всегда на той стороне, и игра идет в
одни ворота.
Мы еще
ничего не сказали ни о компьютере, ни об Интернете. Какая роль принадлежит им
в этой большой игре? Тут тоже обнаруживается определенная двойственность.
Только фотография эту двойственность несет, так сказать, в потенции. А в
пространстве «Интернет-компьютер» она становится действительным противоречием.
На
одном полюсе этого противоречия находится Компьютер, подкрепленный техническими
и информационными ресурсами сети, выступающий в качестве супер-телевизора.
Идея супер-телевизора не является новой. Например, в
рассказе Рея Бредбери «Вельд» речь как раз и идет о
таком технически совершенном генераторе иллюзий, которым оборудована детская
комната. Стены и потолок — стерео-экраны,
плюс стереозвук, генератор запахов... а главное — способность телепатически
угадывать мысли и желания пользователя и тут же создавать «востребованную»
иллюзию, многомерную, поли-модальную, правдоподобную
до безумия. Компьютер этого пока не может, но, теоретически, ему ничего не
мешает уверенно двигаться в данном направлении.
Но
отношение Интернет-компьютер может быть иным: не Интернет — информационный
придаток супер-телевизора, а компьютер — дверь (или
окно) в Интернет. И тогда возникает особое жизненное пространство, пространство
не иллюзорного, а реального общения, а следовательно,
пространство не иллюзорных, а настоящих сообществ. Правда, пространство
особенное, виртуальное, при входе в это пространство, физическое тело, так
сказать, снимается (как обувь в прихожей), а вместо настоящего лица надевается
маска. Но маска — не тень. Это совершенно иной архетип. Тень - мертвый в образе живого, маска - живой под личиной мертвого (замершего, омертвевшего, застывшего). Интернет — мир не
теней, а масок, среда, создающая
возможность живым встречаться, общаться и соорганизовываться
в особом, рукотворном «мире ином».
Сочетание
двух противоположных значений (полюсов) данной информационной среды создает
уникальные возможности для преодоления
ситуации «игры в одни ворота», создавшейся в пространстве телевидения. Способ,
которым эта ситуация преодолевается, назовем «способом от Балды»
«Балда, с попом понапрасну не споря,
Пошел,
сел у берега моря;
Там
он стал веревку крутить
Да
конец ее в море мочить.
Вот
из моря вылез старый Бес:
"Зачем
ты, Балда, к нам залез?"
-
Да вот веревкой хочу море морщить,
Да вас, проклятое
племя, корчить». (А.С. Пушкин. Сказка
о попе и о работнике его Балде)
Море
тут выступает в двух «ипостасях». С одной стороны, это вполне материальная
среда. На берегу моря можно сидеть и мочить в его воде конец веревки. С другой
стороны, море — среда обитания чертей (и, как мы знаем из других источников,
всякой иной нежити). Море, следовательно, выступает еще и в качестве «того
света».
Такая
же двойственность характеризует систему «компьютер-интернет». И это открывает
аналогичные возможности для того, чтобы море морщить и всех, кого надо корчить.
Благодаря этой особой промежуточной среде недоступные прежде обитатели «заэкранного зазеркалья» становятся, наконец, доступными.
Конфликт
сред — Интернет-среды и телевизионной
— проявляется все чаще и в самых разнообразных формах. Именно из Интернета
ворвался живой голос и живой смех «мистера Трололо»
(Эдуарда Хилля), покорившего Америку. Современное телевидение
просто не дало бы такой возможности. Из Интернета попал на Интервидение
«неформатный» Петр Налич. И если вы увидите, что
какая-то тень едет с мигалкой или без по встречной полосе, то и ее вы теперь можете при желании
«достать» с помощью Интернета.
Так
что же, игра в одни ворота закончилась?
Во всяком случае, возможность для этого уже существует. Всего лишь
возможность. Ее реализация, увы, зависит от людей. Вспомним, с какой посылки мы
начинали свои рассуждения: мы договорились рассматривать и телевидение
и Интернет, как особого рода среду. А со средой
у человека всегда были сложные отношения. Лишь на стадии своего внутриутробного
существования гармония человека со средой выступает как некий подарок судьбы. В
остальных случаях к среде нужно приспосабливаться и со средой нужно в каких-то
случаях бороться. Таковы, например, водная и воздушная стихии. Но таковы и все
среды, как природные, так и человеком созданные. Например, политическая,
экономическая среда, рынок и т.п. Не являются исключением и информационные
среды — радио, телевидение, Интернет... У них свои законы. Их необходимо
учитывать, с ними необходимо считаться, к ним нужно гибко приспосабливаться, по
мере необходимости — бороться, по мере возможности — побеждать.
И
всегда быть готовым к встрече с тенью.
© Ю.С. Дружкин
10.04.10